За время работы трибунала в Нюрнберге, который заседал без малого год, происходили разные события — в том числе и не вошедшие в стенограмму, хотя имевшие прямое отношение к судебному процессу. Кто украл молоток главного судьи, как советская переводчица оказалась в объятиях Германа Геринга и почему до сих пор не раскрыты причины гибели двух советских граждан? О «неофициальном» Нюрнберге писали очевидцы процесса, а сейчас эти факты изучают современные историки.
Дамы и собаки: мимо охраны
Заседания Нюрнбергского трибунала стали главным событием послевоенной Европы. Сюда стремились попасть и журналисты, и обычная публика. Всеми административными вопросами, включая выдачу пропусков, ведали американцы. За 10 месяцев работы трибунала было выдано 60 тыс. пропусков, сообщает Иосиф Гофман, телохранитель главы советского обвинения Романа Руденко, в своей книге «Нюрнберг предостерегает».
«Не раз в зале суда появлялись весьма расфранченные дамы, каким-то образом получившие пропуска на длительный срок, — пишет в книге «Нюрнбергский эпилог» секретарь советской делегации Аркадий Полторак. — Однажды в перерыве между заседаниями я очутился рядом с двумя такими дамами. В тот день обвинитель предъявлял доказательства, касавшиеся немецко-фашистской агрессии против Австрии, но не успел закончить своих объяснений. Дамы были огорчены этим обстоятельством. Одна из них спросила другую, придет ли она на следующий день. Ответ был умилительным:
— Конечно, приду, моя милая, ведь я так хочу узнать, чем же закончилась эта агрессия против Австрии.
Даме было под пятьдесят, но она, увы, как-то не успела вовремя узнать, каким это образом Австрия вдруг перестала существовать».
При этом журналисты испытывали с аккредитацией трудности. Даже такие именитые, как Илья Эренбург. Советский публицист сумел попасть на заседание трибунала только благодаря находчивости коллеги — карикатуриста-известинца Бориса Ефимова, который рассказал эту историю в книге «Десять десятилетий».
Поначалу Эренбурга не хотели пускать даже в гостиницу. «Что у вас тут происходит? — повышенным тоном заговорил Эренбург. — Я приехал из Праги на «виллисе», который мне дал генерал Свобода, устал, проголодался, а меня, Эренбурга, не пускают в гостиницу, требуют какой-то пропуск. Что тут происходит?» Это препятствие преодолели достаточно быстро — Ефимов убедил администратора, что перед ним стоит всемирно известный писатель-антифашист.
Но выдать Эренбургу пропуск на заседания трибунала американцы отказались — советский лимит был исчерпан. Эренбург, вспоминает Ефимов, был вне себя. «Скажите ему (некоему полковнику Мэдэри. — «Известия»), что я приехал сюда только на два дня и, если мне немедленно не дадут пропуск, я сейчас же уеду. Пусть станет известно, что Эренбурга не пустили на процесс гитлеровских разбойников».
Дело кончилось тем, что Эренбург отобрал пропуск у Ефимова и два дня ходил на заседания по чужому документу с чужой фотографией.
Тогда стало чем-то вроде спорта: как попасть в зал № 600, где проходил процесс, перехитрив охрану? Случались и просто всякие неординарные истории. Несколько таких ситуаций описала советская переводчица-синхронистка Татьяна Ступникова в своих мемуарах «Ничего кроме правды».
Один журналист, по воспоминаниям Ступниковой, американец или француз, «приклеил на пропуск фотографию своего самого любимого мопса в спортивной шапочке и при галстуке». Американская охрана, контролировавшая все входы и выходы, не заметила подлога и впустила хулигана. Вероятно, журналист заключил пари, что сможет обмануть караул. «Все знакомые (и его, и мопса), — пишет Ступникова, — уверяли, что причина тут вовсе не в недостаточной бдительности охраны. Дело в том, что этот корреспондент и его мопс, как это часто бывает с хозяевами и их собаками, очень похожи друг на друга — ну просто одно лицо!»
В неофициальную историю Нюрнбергского трибунала помимо мопса вошел пятнистый дог. Его хозяин забыл запереть двери гостиничного номера и поспешил на работу — во Дворец правосудия. Дог проследовал за мужчиной практически до его рабочего места. «Никто не решился, вернее, не посмел остановить этого гордого аристократа, представителя старой английской породы, — пишет советская переводчица. — Охрана позволила себе лишь молча сопровождать его, соблюдая определенную дистанцию». К моменту, когда дог вознамерился открыть дверь зала заседаний, охране удалось найти хозяина собаки, и незаконное проникновение было предотвращено.
Молоточек и ваза: похищенные ценности
Всеобщее восхищение своими беспристрастностью и корректностью вызывал председатель трибунала — британский судья Джеффри Лоуренс. Тем обиднее выглядел тот факт, что именно сэр Джеффри оказался жертвой первой кражи на Нюрнбергском процессе.
«Зал был полон не только непосредственными участниками процесса, но и такой зачастую трудно управляемой публикой, как журналисты, — пишет Аркадий Полторак. — Их бурная реакция на те или иные реплики сторон нередко грозила нарушить нормальный ход судебного заседания. <...> В этих случаях лорд Лоуренс неизменно был на высоте положения, хотя и не пользовался для наведения порядка никакими атрибутами председательской власти. В его руках не было ни традиционного звонка, ни столь же традиционного молоточка».
Кстати, почему у председательствующего судьи не оказалось молоточка? По воспоминаниям очевидцев, в начале процесса он находился на положенном месте и даже попал в фотохронику. Этот молоток приехал в Нюрнберг, уже будучи историческим артефактом. Полторак рассказывает, что инструмент был «участником» неких процедур на выборах губернатора штата Нью-Йорк в 1928 году, на которых победил будущий президент США Франклин Рузвельт, а в Нюрнберг его привез американский судья трибунала Фрэнсис Биддл. По версии Полторака, Биддл сам рассчитывал занять кресло председателя в Нюрнберге. «Американец сделал красивый жест и преподнес ему (Джеффри Лоуренсу. — «Известия») эту историческую реликвию, — пишет автор «Нюрнбергского эпилога». — Случилось это перед открытием первого судебного заседания 20 ноября 1945 года. Но, увы, председательский молоток просуществовал всего два дня. Узнав историю этого инструмента, его «увели». Полторак грешит на американских журналистов.
Жертвой другой «кражи» стала советская переводчица Ольга Свидовская. Связанный с ней эпизод описал Иосиф Гофман.
«Я с детства любила хрусталь, — цитирует Свидовскую Гофман. — В соседнем от Нюрнберга городке купила в комиссионном магазине старинную хрустальную вазу. Ваза была вывезена из России. Все мне завидовали. <...> И вот приехал Вышинский».
Замнаркома иностранных дел СССР Андрей Вышинский лично курировал советское обвинение в Нюрнберге. В честь визита высокого гостя его соотечественники решили дать торжественный обед.
«Пока мы суетились вокруг стола, вошел Вышинский, — продолжает Свидовская. — Быстро все осмотрев, он остался доволен и, очевидно, приняв меня за одну из немецких горничных, потрепал небрежно по щеке. Я обозлилась. Дело на том не кончилось. На стол решили поставить фрукты. Фрукты захотелось положить в красивую вазу. Вспомнили про мою. <...> Я и не предполагала, что вижу ее в последний раз. Когда Вышинский уехал, он увез мою вазу с собой. Никто не рискнул ему сказать, что она является в некотором роде частной собственностью».
Переводчицу Татьяну Ступникову сильные мира сего по щеке не трепали — она попала в более опасную ситуацию.
«В один из жарких летних дней начала августа я мчалась по коридору в зал суда, в наш переводческий «аквариум», куда можно было проникнуть через боковую дверь в конце коридора, — рассказала она в своей книге. — Опоздания были нежелательны, а строгий американский начальник синхронистов имел обыкновение лично проверять нашу пунктуальность. Потому-то я, ничего не замечая вокруг, бежала, напрягая все силы, чтобы не опоздать, но вдруг поскользнулась на гладком полу, пролетела по инерции некоторое расстояние и наверняка бы упала, если бы кто-то большой и сильный не подхватил меня. В первый момент я ничего не могла понять и только почувствовала силу мужских рук. Я оказалась в объятиях крепкого мужчины, удержавшего меня от падения. Всё это длилось, наверное, несколько секунд, которые показались мне вечностью. Когда же я очнулась и подняла глаза на моего спасителя, передо мной совсем рядом оказалось улыбающееся лицо Германа Геринга, который успел прошептать мне на ухо: Vorsicht, mein Kind! («Осторожно, дитя мое!»). Помню, что от ужаса у меня внутри всё похолодело».
Татьяна была из семьи репрессированных. Оказаться в составе делегации — разумеется, после тщательных проверок — было для нее невероятной удачей и в то же время большой опасностью. Ее пируэт, завершившийся в «сильных мужских руках» обвиняемого № 1, не остался незамеченным. Французский журналист, подмигнув девушке, сказал ей по-немецки: «Вы теперь будете самой богатой женщиной в мире. Вы последняя женщина в объятиях Геринга».
Татьяна не стала самой богатой женщиной и сохранила работу — контрразведка не нашла ее вины в произошедшем.
Бубен и Зоря: загадочные смерти
12 декабря 1945 года в «Правде» вышла крошечная заметка. «8 декабря около 11 часов вечера был смертельно ранен выстрелом в грудь красноармеец-шофер тов. Бубен. 9 декабря штаб командующего американскими войсками, обслуживающими Военный трибунал, опубликовал сообщение начальника военной полиции Нюрнбергского района майора Клэйтона, в котором говорится, что Бубен был ранен в грудь малокалиберной пулей вблизи Гранд-отеля и скончался, не приходя в сознание. Ведется расследование».
Чем закончилось расследование, остается одной из тайн Нюрнбергского процесса. Как пишет исследователь Александр Звягинцев в книге «Нюрнбергский набат», Бубен был личным шофером руководителя специальной следственной бригады Главного управления контрразведки СМЕРШ Михаила Лихачева. Поздним вечером он привез Лихачева в «Гранд-отель», где тот имел обыкновение ужинать. Следователь СМЕРШ разъезжал на черно-белом «хорьхе» с салоном из красной кожи — по слухам, эта машина была из гаража Гитлера.
«Отель был сильно разрушен американскими бомбежками, — цитирует Звягинцев советскую переводчицу Ольгу Свидовскую. — Одна его часть, более или менее восстановленная и ярко освещенная, вмещала холл с вращающейся дверью и ресторан, где полуголодные немцы развлекали союзников, как могли. Зрелище было жалкое, но деться было, в сущности, некуда».
В отсутствие официальной версии убийства публика предложила свою. Лихачев и два других пассажира — оба из СМЕРШ, — не доезжая до отеля, решили пройтись пешком (по темному разрушенному Нюрнбергу). Когда красноармеец Бубен припарковал «хорьх» возле отеля, некто подошел к машине и выстрелил в водителя — полагая, что убивает Лихачева. Ходили слухи, пишет Звягинцев, будто злоумышленник мог предполагать, что в машине находится сам Роман Руденко — главный обвинитель от СССР — и что целью покушения был именно он.
Но Руденко был человеком обаятельным и популярным — в отличие от Лихачева. «По словам помощника главного обвинителя от СССР Льва Шейнина, Лихачев с первых дней пребывания в Нюрнберге показал себя человеком заносчивым, чем вызвал неприязненное отношение окружающих», — пишет Александр Звягинцев. И цитирует Шейнина: «Дошло до того, что Лихачев вовлек в сожительство молоденькую переводчицу, проживавшую в одном с нами доме, и она забеременела. Лихачев принудил ее сделать аборт и, найдя немца-врача, заставил его провести операцию».
Судьбу следственного дела историкам установить пока что не удалось.
Спустя полгода советскую делегацию потрясло известие о еще одной загадочной смерти. Утром 23 мая 1946 года в своей постели был найден застреленным помощник главного обвинителя от СССР 39-летний Николай Зоря. Пистолет лежал на груди погибшего. В этот раз следствие очень быстро объявило о результатах: произошел несчастный случай из-за неосторожного обращения с оружием.
Но в это никто не поверил. К тому же вышеупомянутый Михаил Лихачев, по воспоминаниям переводчицы Татьяны Ступниковой, щедро высказывался в том духе, что Сталин велел похоронить Зорю «как собаку», что Зоря «запутался и испугался». Общественное мнение обсуждало только два варианта — убийство или самоубийство. Их обоснованность проанализировал в своем труде «Смерть в Нюрнберге. Белое пятно в главном судебном процессе» исследователь Владимир Абаринов.
Наиболее вероятная причина любого из этих поступков была одна — проблемы Зори на Нюрнбергском процессе. Ему не повезло дважды. Советский прокурор не смог вовремя остановить допрашиваемого Иоахима фон Риббентропа, когда тот начал рассуждать о секретных протоколах к пакту Молотова – Риббентропа. И он не сумел воспрепятствовать публикации соответствующего документа в американской прессе — она состоялась 22 мая, за день до гибели Зори.
Еще один эпизод связан с Катынским делом, когда Зоря не решился предъявить трибуналу обвиняющие немцев советские доказательства, засомневавшись в их качестве. (Эта версия исследована историком Франсин Хирш в книге «Советский суд в Нюрнберге».)
Как бы то ни было, гриф секретности с дела Николая Зори был снят только в конце 2020 года, и у историков появился шанс разобраться в обстоятельствах гибели советского обвинителя.
Свежие комментарии